— Но почему ты должен петь?

— Как почему? — пробулькал голос из глубины. — Мы хотим сохранить музыку, которая иначе умрет.

— Вы придумываете новые мелодии?

— Некоторые новые, но большинство старые. Мы хотим сохранить простую музыку, и нарядную музыку, и песни со словами, которые стоит послушать. Но больше всего мы лелеем мелодии, чтобы не умерла Земля Песен.

— Это поэзия, — добавил другой моллюск, — лирическая поэзия, которая родилась в песне.

— Это красота, — подхватил еще один, — красота поэзии и песни.

— Но если вы только поддерживаете ее живой, — указал Джеффри, — значит, она родилась до вас.

— Ты говоришь верно, — хором сказали два моллюска, а третий завершил: — Болото когда-то переполняли звуки природной музыки, пока ее не прогнали твердые камни, но мы сохраняем жизнь музыке болота.

— И народную музыку, — подытожил четвертый моллюск.

Грегори подошел к Роду и негромко сообщил:

— Я нашел пять маленьких существ, которые заполняют музыкой всю рощу.

— Не думаю, чтобы они это делали нарочно, — ответил Род.

— Не понимают, что делают? Наверное. Но их песни разносятся в воде, и весь пруд вибрирует. Так распространяется их музыка.

«Ты прав, Грегори, — послышался голос Фесса. — Именно они вызывают эффект ряби».

— Но если то, что вы говорите, правда, — обратилась Корделия к моллюскам, — тогда вы должны ценить всякую музыку.

— Да, всякую хорошую музыку.

— А разве музыка камней не хороша? — спросила девушка.

— Музыка, которую принесли камни? Ну-у… Иногда бывает, — протянул первый моллюск, и сразу густой бас начал отбивать тяжелый ритм. К нему тут же присоединились три других голоса, более высокие, повторяя мотив без слов.

Гэллоугласы удивленно переглянулись.

— Это музыка, которую мы услышали от первого мягкого камня, — вспомнил Магнус.

— Да, это она, — подтвердила Корделия.

Но тут запел моллюск-тенор.

Живи со мной и будь моей любовью,

И испытаем все радости,

Которые дают холмы и долины,

Поля и луга, и все скалистые горы.

Там будем мы сидеть на камнях

И видеть пастухов со стадами,

У мелких рек, возле которых

Птицы поют свои мелодичные мадригалы.

Сложу тебе постель из роз,

С тысячами ароматных лепестков,

У тебя на голове будет венок,

И ты наденешь юбку из листьев мирта,

Соломенный пояс и бусы из ивовых почек,

С коралловыми пряжками и янтарными застежками,

И если эти удовольствия тебя тронут,

Живи со мной и будь моей любовью.

Закончил песню моллюск-сопрано:

Если мир и любовь молоды

И правда на устах пастушьих,

Эти прекрасные пастбища зовут меня,

И я буду жить с тобой и стану твоей любовью.

— Как прекрасно! — прошептала очарованная Гвен. — Эта ваша песня просто прекрасна.

Но Корделия нахмурилась.

— Мелодия мне знакома, но слова-то новые.

— Правильно говоришь, — подтвердил моллюск-баритон. — Сначала мы услыхали мелодию. Позже появились слова, но нам они не понравились, поэтому мы стали на этот мотив петь другие слова, которые услышали чуть погодя.

Род поморщился.

— Не уверен, что мне понравилась мысль этой песни.

— Ох, ты всегда не даешь спокойно порадоваться! — надулась Корделия. — Разве тебе не достаточно ответа девушки?

— Достаточно, — ответил Род, — если ты его не забудешь.

— Это действительно музыка мягких камней, — сказал Грегори. — Но ведь в музыке твердых ты не найдешь удовольствия?

— Почему бы и нет, брат? — спросил Джеффри.

— Такую я по крайней мере понимаю: похожа на песни армии на марше.

Моллюски сразу отбили сильный быстрый ритм и запели:

Старики и молодежь

Не могут жить вместе.

Потому что молодость полна радости,

А старость — тревоги!

Юность подобна летнему утру,

Старость — зимней непогоде.

Юность храбра, как лето,

Старость гола, как зима.

Юность полна забав,

У старости короткое дыхание.

Юность проворна, старость хромает,

Старость, я тебя ненавижу!

— Минутку, — встрял Род, но музыка заглушила его слова.

Юность, я тебя обожаю!

О, моя любовь так юна!

Старость, я отвергаю тебя!

О, юный пастух, спеши сюда,

Потому что я слишком долго одна!

— Я определенно, — заявил Род, — нахожу это отвратительным.

— Почему? — поинтересовался моллюск-баритон. — Ты же еще не стар.

Род ошеломлен но застыл, потом сумел закрыть рот. Корделия хихикнула. Род мрачно посмотрел на дочь, потом неуверенно сказал Гвен:

— Если подумать, я в общем согласен с чувствами последнего куплета.

Жена внимательно посмотрела на него.

— И я согласен, красиво, — поддакнул Джеффри. — Но ты все равно ничего не можешь поделать с этими ритмами, которые отбивают твердые камни!

— Ха, но мы слышали от них и хорошие песни! — воскликнул другой моллюск-баритон. — Ну, может, девять из десяти бесполезны, но разве то же самое не справедливо по отношению ко всему остальному? Достойна уважения только десятая часть.

Между тем запел моллюск-тенор, и Рода поразила эта песня.

Она была подобна прибою на каменистом берегу, ветру над замерзшей тундрой.

Словно древний локомотив, с ревом несущийся по голой равнине.

Всю ее пронизывал настойчивый ритм, который переходил в каскад звонких звуков, а тенор запел:

Я, который не создан для любовных игр

И стесняюсь своих очков,

Я, сделанный так грубо,

Сотворенный вечно лгущей природой,

Деформированный, незавершенный, опередивший свое время,

Посланный в этой полусотворенный мир,

Я, такой уродливый и неуклюжий,

Что собаки лают, когда я хромаю мимо них,

Я в это несчастное время

Не знаю, как прожигать жизнь,

Разве что смотреть на свою тень на солнце

И рассуждать о собственном уродстве,

И так как я не могу быть любовником,